Игра без козырей - Страница 36

Я все еще соблюдал строгую диету, и это осложняло еду в компании даже без учета моей однорукости. Но с бульоном и дуврской камбалой, из которой официант мастерски вынул кости, я легко справился. Мисс Мартин, заметно расслабившись, заказала салат с омарами, бифштекс и персики в вишневой настойке. Мы неторопливо пили кофе, вино и бренди.

— Ой! — восторженно воскликнула она, когда принесли кофе. — Как давно я нигде не бывала! Обычно отец водил меня в ресторан или в бар, но с тех пор как он умер... Ведь я не могу ходить в такие места одна... Иногда я ем в кафе недалеко от дома, за углом, там меня знают и очень хорошо готовят отбивные, яйца, жареную картошку... понимаете, обычную еду.

Я легко представил, как она сидит одна, повернув изуродованное лицо к стене. Одинокая, несчастная Занна Мартин. Как бы я хотел что-нибудь сделать для нее, хоть как-то помочь!

— Это была ракета, — спокойно объяснила она немного спустя, касаясь рукой лица. — Фейерверк. Ракета перевернула бутылку, а потом прямо в меня. Стукнула по скуле и взорвалась. Никто не виноват... Мне было тогда шестнадцать.

— Врачи хорошо поработали.

— Да, хорошая работа по сравнению с тем, что было, — сказала она с кривой трагической улыбкой, — наверное, вы правы. Врачи считали, что если бы ракета попала на дюйм выше, она бы прошла через глаз и мозг и убила бы меня. Я часто жалею, что этого не случилось.

Она не ломалась, она и вправду сожалела. Голос спокойный, простая констатация факта.

— Да.

— Странно, но сегодня я почти забыла об этом, что бывает так редко, когда я с кем-нибудь.

— Я польщен.

Мисс Занна Мартин допила кофе, отставила чашку и задумчиво поглядела на меня.

— Почему вы все время держите руку в кармане?

Я должен был ей показать. Я положил руку ладонью вверх на стол. Как я хотел бы не делать этого!

— Ой! — удивленно произнесла она и снова посмотрела на меня. — Значит, вы знаете... Вот почему я чувствую себя с вами так... легко. Вы действительно понимаете меня.

— До некоторой степени, — покачал я головой. — У меня есть карман, у вас — ничего. Я могу ее спрятать. — Я перевернул руку ладонью вниз, верхняя сторона не так пугала, а потом убрал ее на колени.

— Но вы не можете делать самые простые вещи! — воскликнула она с жалостью в голосе. — К примеру, завязать шнурки на ботинках. Вы даже не можете съесть в ресторане бифштекс, не попросив кого-нибудь порезать его...

— Заткнитесь, — резко перебил я ее. — Заткнитесь, мисс Мартин. Не надо говорить со мной так — вы ведь ненавидите, когда так говорят с вами.

— Простите... — прошептала она с несчастным видом, кусая нижнюю губу. — Да, так легко обидеть жалостью...

— И неловко принимать ее, — усмехнулся я. — А ботинки у меня без шнурков. Ботинки со шнурками, если уж на то пошло, сейчас не в моде.

— Даже зная, каково это, я все равно причинила вам боль... — Она страшно расстроилась.

— Перестаньте мучить себя. Это было сказано искренне, любя, с сочувствием. От сочувствия.

— А вы считаете, — нерешительно спросила мисс Мартин, — что жалость и сочувствие — одно и то же?

— Очень часто. Но сочувствие сдержанно, а жалость бестактна. Ой... Простите. — Я засмеялся. — Да... Из сочувствия вы пожалели, что я не смогу есть без посторонней помощи, и допустили бестактность, сказав об этом. Отличный пример.

— Но ведь, наверное, нетрудно простить людям бестактность, — задумчиво проговорила она.

— Пожалуй, вы правы, — удивленно согласился я. — Нетрудно.

— Всего лишь бестактность... Ведь она не может сильно обидеть?

— Конечно.

— И любопытство... его простить еще легче. Любопытство — это всего лишь плохое воспитание, вы не согласны? Я хочу сказать, что плохое воспитание и бестактность не так уж трудно выдержать. Ведь фактически я могу пожалеть человека за то, что он не умеет себя вести. Ох, почему я не додумалась до этого много лет назад? Сейчас мне это так ясно. И это так разумно.

— Мисс Мартин, — я благодарно посмотрел на нее, — давайте выпьем еще бренди. Вы мой спаситель.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сказали, что жалость — это просто плохое воспитание, поэтому не надо на нее обращать внимание.

— Это вы сказали, — возразила она.

— Хотя я и не говорил, но мне нравится эта мысль.

— Хорошо, — весело согласилась она. — Выпьем за новую эру. Смело лицом к миру. Я переставлю стол так, как он стоял раньше, когда я пришла в офис, лицом к дверям. Пусть каждый входящий видит меня. Я буду... — ее отвага чуть-чуть померкла, — я буду считать, что посетители просто плохо воспитаны, если их жалость выразится слишком откровенно. Решено.

Мы выпили бренди. Я сидел и размышлял, сохранится ли ее решимость до завтра. Вряд ли. Слишком долго она пряталась от мира. Занна Мартин, казалось, думала о том же.

— Не знаю, решусь ли я это сделать сама. Но если вы пообещаете мне кое-что, я смогу.

— Хорошо, — настороженно согласился я. — Что именно?

— Не прячьте завтра руку в карман. Пусть все видят ее.

Немыслимая просьба — ведь завтра я собирался на скачки. И только в этот момент, потрясенно глядя на нее, я по-настоящему понял, что она вынесла и чего ей будет стоить переставить стол. Она прочла отказ на моем лице, и для нее будто потух свет. Пропало веселое возбуждение, вернулся подавленный, беззащитный взгляд. Освобождение не состоялось...

— Мисс Мартин... — Я сглотнул.

— Это не имеет значения, — устало вздохнула она. — Не имеет значения. И к тому же завтра суббота. Я приду в офис часа на два, чтобы посмотреть почту, нет ли чего неотложного. Завтра нет смысла переставлять стол.