Игра без козырей - Страница 39

— Значит, вот это ты всегда прятал в кармане и перчатках? — спросил он.

— Да.

— Тяжелая штуковина, — проговорил он.

— Боюсь, ты прав.

— Еще болит?

— Если ударюсь. И ноет иногда.

— Хм, — сочувственно произнес Марк. — У меня лодыжка тоже ноет. Это суставы. Их можно заштопать, но они никогда не дают забыть о себе. — Он усмехнулся. — Выпьем еще? Время есть. Моя лошадь бежит только в пятом заезде.

Мы заказали еще раз бренди, поговорили о лошадях, и я подумал, как бы хорошо было, если бы все были похожи на Марка Уитни.

— Марк, — сказал я, когда мы возвращались к весовой, — ты не помнишь, перед тем как продали Данстейбл, там тоже случались разные аварии?

— Давно это было. Надо подумать. — Он помолчал. — Конечно, последние год-два дела там шли неважно, посещаемость упала, и у них не хватало денег на ремонт.

— А какие-нибудь серьезные катастрофы?

— Директор-распорядитель ипподрома покончил с собой, если ты это называешь катастрофой. Да, сейчас я вспомнил, что упадок процветающего Данстейбла связывали с психическим расстройством директора. По-моему, его фамилия была Бринтон. Он тихонечко чокнулся и принимал самые идиотские решения. Они-то и погубили Данстейбл.

— Я и позабыл, — мрачно сказал я.

Марк пошел в здание весовой. Самоубийство директора ипподрома вряд ли можно приписать Крею, размышлял я, облокотившись о брусья ограды. Хотя падение Данстейбла вполне могло подсказать ему идею, как захватить Сибери. Он мог не спешить, но возникшая недавно угроза национализации земли под строительство, видимо, подтолкнула его взять Сибери в клещи. Я вздохнул, стараясь отвлечься от ужаса в завороженных глазах девочки-подростка, дочери владельца лошади, с которой я раньше работал, и поплелся к парадному кругу посмотреть на выездку.

Этот слишком долгий день все же кончился. Я вернулся домой и приготовил себе бренди с водой, гораздо большую порцию, чем обычно. Весь вечер я обдумывал то немногое, что мне удалось накопать, и не пришел ни к каким результатам. Утром, когда я занимался тем же, чем и вечером, раздался звонок. На пороге стоял Чарлз.

— Проходите, — удивленно пригласил я. Чарлз редко приходил ко мне на квартиру и почти никогда не приезжал по субботам в Лондон. — Может, позавтракаем? Внизу вполне приличный ресторан.

— Возможно. Через несколько минут. — Он снял пальто и перчатки и согласился выпить виски. Его сковывала какая-то неловкость, весь его элегантный городской вид и озабоченно нахмуренный лоб говорили о том, что визит ко мне не доставляет ему удовольствия.

— Ладно, — сказал я, — в чем дело?

— Э-э... я только что приехал из Эйнсфорда. Дорога пустая. Приятное путешествие. Великолепное утро, я думал... Проклятие! — неожиданно взорвался он и со стуком поставил бокал на стол. — Короче говоря... Дженни вчера вечером позвонила из Афин. Она встретила там какого-то человека и просила меня сказать тебе, что хочет развода.

— О, — произнес я и подумал, как это похоже на нее — послать Чарлза, чтобы опустить топор. Практичная Дженни, жаждущая разжечь новый костер, подбрасывая сухие поленья. А если дерево еще не умерло, тем хуже для него.

— Должен заметить, — с облегчением проговорил Чарлз, — что ты и сам хорошо над этим поработал.

— Над чем?

— Ты не придавал значения тому, что случилось.

— Еще как придавал.

— Но никто бы и не заподозрил! — Чарлз вздохнул. — Когда я передал, что твоя жена просит развод, ты всего лишь сказал: "О". Когда это случилось, — он кивнул на мою руку, — я приехал к тебе с сочувствием, и первым, что ты мне сказал, если я точно запомнил, было следующее: «Не унывайте, Чарлз. Мне это нравилось, и я ни о чем не жалею».

— Да, так я и сказал.

С самого раннего детства я инстинктивно избегал сочувствия. Мне не нужно сочувствие. Я не доверяю ему. От него размягчаешься, а незаконнорожденный ребенок не может позволить себе быть мягким. Один способен рыдать на всю школу, а другой никогда не допустит такого ужасного позора. Бедность, насмешки, потом уход жены и поломанная карьера вызывали у меня только пожатие плечами и твердое убеждение: горе должно быть спрятано глубоко внутри, подальше от посторонних глаз. Глупо, наверно, но ничего не поделаешь.

Мы с Чарлзом позавтракали внизу в ресторане и обсудили детали развода так, будто говорили о посторонних людях. Оказалось, Дженни не хотела упоминать о том, что причина развода — ее новое замужество. «Пусть Сид устроит как-нибудь это дело, он же работает в агентстве и должен знать способы», — сказала она Чарлзу. Чарлз объяснил, что будущий муж Дженни так же, как и Тони, дипломат и предпочел бы, чтобы не она была инициатором развода.

Изменял ли я уже Дженни, деликатно спросил Чарлз. Глядя, как он зажигает сигару, я ответил:

— Боюсь, что нет, потому что по не зависящим от меня причинам долго неважно себя чувствовал.

Он согласился, что причины вполне уважительные. Но я заверил его, что устрою все так, как хочет Дженни. Для моего будущего это не имеет значения, а для нее — очень важно. Чарлз сказал, что она будет очень благодарна. Впрочем, зная ее, я подумал, что Дженни просто воспримет мои хлопоты как должное.

Закончив обсуждение этой темы, мы переключились на Крея. Я спросил Чарлза, видел ли он его на прошедшей неделе.

— Да, я как раз собирался тебе сказать, что в четверг завтракал с ним в клубе. Совершенно случайно. Так получилось, что, кроме нас, там никого не было.

— Вы впервые встретили его у себя в клубе?

— Да. Разумеется, он благодарил меня за прекрасный уик-энд и тому подобное. Поговорили о кварцах. «Очень интересная коллекция», — сказал он. Но ни звука о камне «Святого Луки». Мне очень хотелось прямо спросить его, чтобы увидеть реакцию. — Чарлз стряхнул пепел и улыбнулся. — Я мимоходом упомянул о тебе. Он мягко сказал, что ты грубо оскорбил его самого и его жену, но что, разумеется, это не могло испортить ему удовольствие от пребывания в моем доме. Я подумал, что дело скверно. Он может устроить тебе какую-нибудь гадость. По крайней мере, он намерен это сделать.